Дом вырос быстро. Был он деревянным, старожилы говорили, что на строительство использовались и сосны, росшие тут же, на участке. Крыша крыта черепицей. Высота потолков в комнатах первого этажа составляла 3 м 20 см, дом отапливался печами, но был и водопровод (бак для воды емкостью 1000 литров стоял на втором этаже), и ванна с дровяной колонкой, и теплый ватерклозет. Одна из комнат, имевшая отдельный вход с улицы, предназначалась для прислуги. На кухне, большое окно которой выходило на север, стояла огромная плита для приготовления пищи, здесь же была и так называемая прачечная комната, где стиралось и сушилось белье. К кухне примыкала большая веранда, с которой на второй этаж вела крутая лестница.
Эразм Самуилович с семьей прожил в этом доме несколько лет, но в начале тридцатых годов решил отказаться от круглогодичного проживания за городом. Он передал дом государству, в ведение Наркомата земледелия, который стал использовать дом как дачу для своих работников. Взамен ему была выделена квартира в Москве. Себе же Э.С. Кадомцев оставил небольшой земельный участок с бревенчатым сараем, который перестроил под скромную дачу.
Постепенно из дачи дом стал превращаться в самое обычное коммунальное жилье. Сначала постоянными жильцами был заселен первый этаж, а второй продолжали в летнее время заселять сотрудники Наркомзема. После войны и второй этаж был превращен в жилые помещения. Новые жильцы утеплили толстым слоем опилок дощатые стены, организовали отопление, таким образом на втором этаже стали жить семьи Царьковых и Шебаршовых.
Внизу жили: семья Марка Ивановича Доброродных (на фото — крайнее левое окно) в бывшей комнате для прислуги; две комнаты занимала семья моего деда Евгения Павловича Щипина (среднее и крайнее правое окно); затем две комнаты, принадлежавшие Августе Алексеевне Мужикановой, жившей с дочерью Тамарой и сыном Германом (два больших окна по южному фасаду); и, наконец, две комнаты Дмитрия Константиновича и Дарьи Васильевны Новиковых, с которыми жил их внук Валерий Фролов.
В целом, все жильцы нашего дома жили очень дружно. Ссор и скандалов практически не было. Пожалуй, единственной конфликтной особой во всем доме была жена дяди Миши Шебаршова, которую все звали не иначе как «Ксенька». Весной все взрослое, да и детское население активно участвовало в субботниках по приведению в порядок огромного участка вокруг дома. Зимой в крутые морозы иногда замерзал колодец, тогда мужская часть дома растапливала плиту на кухне (обычно она не топилась, а служила местом, где стояли керосинки и керогазы), раскаляла в топке металлические ломы до красноты, а затем этими раскаленными ломами пробивала ледяную пробку, образовавшуюся в подающем воду канале колодца. Для нас, детей, это было праздником: на вечно холодной кухне вдруг тепло, в плите трещат дрова, суетится народ, вынося очередной накаленный лом к колодцу, прикрикивает на нас, чтобы не мешались под ногами и, не дай Бог, не обожглись.
В 1956-1957 гг. было принято решение заменить черепичную кровлю дома на шифер. Все это проделали мужики нашего дома самостоятельно. Их же силами были построены новые дровяные сараи, на кровлю пошли остатки снятой с дома черепицы. Совсем забыл сказать, что к 50-м гг. в доме уже давно не было ни ванны, ни водопровода, ни теплого туалета. Все постепенно пришло в негодность и исчезло, главным образом, в годы войны.
Шли годы, семьи росли. В семье Шебаршовых появились два сына: Николай (1947 г.) и Виктор (1949 г.). У Ивана Александровича и Марии Ивановны Царьковых подрастала дочь Тамара, серьезная девочка в больших очках. Вышла замуж за Анатолия Карцева, по специальности буровика, дочь Марка Ивановича и Клавдии Семеновны Доброродных Анна. Вскоре у них родился сын Алексей. У дочери Августы Алексеевны Тамары, которая работала музыкальным работником в детском саду, появился сын Евгений (1954 г.) и дочь Татьяна (1956 г.). Муж Тамары, Борис Борчев, работал столяром на фабрике «Передовая Текстильщица». Здесь же и тоже столяром трудился степенный и невозмутимый Дмитрий Константинович Новиков. По нему можно было сверять часы: если мы днем, играя в лесу, видели фигуру Дмитрия Констанитновича, двигавшуюся в сторону дома, то знали — на часах 12 часов 10 минут. Его обеденный перерыв начинался ровно в двенадцать, а дорога от фабрики до опушки леса занимала ровно десять минут.