О том, как проходили подобные занятия, нам поможет рассказать дневник прапорщика Тодорского, в 1915 году начальника саперной команды 24-го Сибирского стрелкового полка:
«10-го июня утром команда начала занятия под общим руководством подпрапорщика саперной роты Соколова.
Люди были разделены на 3 группы по числу обучающих, назначенных командиром саперной роты. Руководителем 1-й группы был стрелок саперной роты Урюпин Михаил. Руководителем 2-й группы был ефрейтор той же роты Шутский Иван. Руководителем 3-й группы был младший унтер-офицер Конюхов Димитрий.
Занятия велись ежедневно с 8 ч. утра до 12 ч. дня и с 2 ч. дня до 6 ч. вечера на большом ровном лугу у дер. Витольдов. Вслед за объяснением руководители всегда старались убедиться сейчас же — понял ли стрелок объяснение. Стрелки выходили на занятия с шанцевым инструментом и тут же на земле старались возможно лучше сделать то, о чем говорил руководитель.
С первых же часов занятий команда начала строить стрелковый окоп сначала для стрельбы лежа и затем в порядке постепенности от окопов неполных профилей дошла до окопа профиля полного.
Стрелки, большинство которых лично провели славные для полка Брезинские и Боржимовские бои, понимали отлично значение в настоящей войне саперного дела, убедились лично в том, что без работы лопатой немыслимо при современном губительном огне ни наступать, ни обороняться. И потому так честно и разумно они относились к занятиям. Что не понимали сразу — просили повторить. Бережно чертили планы окопов в тетрадях, выданных каждому стрелку саперной ротой.
В 7 дней мы обстоятельно прошли саперный Устав («Полевые фортификационные постройки и применение их к местности»), кроме закрытий для артиллерии. На лугу, где мы занимались, был постепенно устроен окоп полного профиля и все искусственные препятствия. Все было сделано гладко, чисто, как того требует Устав.
В тот же день (т.е. 19 июня) командиром 2-й саперной роты штабс-капитаном Поздеевым приказано было команде ходить на саперные работы на позиции в свой полк, что и исполнялось до момента нашего отступления с р. Бзуры. Командой под руководством подпрапорщика саперной роты были сделаны окопы на левом фланге полка у реки Писп под углом назад — фронтом к 23-му Сибирскому стрелковому полку, ввиду того что неприятель имел большое желание прорваться через позиции нашего соседа, для чего, как, например, 30 мая под фольварком Козловискупи, прибег даже к удушливым газам.
19 же июня вечером было приказано начальнику команды приступить к работам по подготовке завала шоссе Сохачев-Блоне и лично руководить этими работами.
20 июня вечером работы эти начались. Великолепные многолетние деревья (особенно от Сохачева до дер. Кожушки) в 1 -11/2 аршина толщины требовали упорной работы. Рубка деревьев производилась пилами и топорами, В первые два дня были подрублены деревья до деревни Папротня. Затем работы по приказанию были прекращены и возобновились лишь с 26 июня, причем к вечеру 27 до гор. Блоне (25 верст от Сохачева) было подрублено около 50 дерев…
30-го июня с 9 часов дня до 1 часа знания саперной команды проверял начальник 6-й Сибирской стрелковой дивизии генерал-майор Чагин. На его глазах командой был самостоятельно разбит, протрассирован и сделан стрелковый окоп полного профиля с бойницами и козырьками, а перед ним проволочное заграждение. Начальник дивизии три раза благодарил стрелков за быструю и аккуратную работу. Начальнику команды была дана задача выбрать у господского двора Бялицы место для устройства укрепления (редута) и при помощи 6 стрелков наметить тонкой трассировкой окопы. Все это было сделано».
1917 год принес Февральскую революцию, а вслед за ней и Октябрьский переворот. В течение года фронт и армия постепенно разваливались. Здесь я хотел бы обратиться к воспоминаниям белого офицера П. В. Колтышева, рассказавшего об обстановке на Румынском фронте во второй половине 1917 года :
«Устои армии, вначале подточенные Февральской революцией, а в дальнейшем сильной и преступной агитацией представителей различных социалистических партий, свободно пропускаемых в войсковые части, часто при любезном согласии некоторых высших начальствующих лиц, рухнули окончательно. Преступная деятельность А. Ф. Керенского, подготовившая возможность выступления большевиков, и предательство им генерала Л. Г. Корнилова, на которого были обращены с полною верою взоры почти всей армии и большей части национальных сил страны, сделали свое дело: мозг армии – офицерство и сознательно мыслящая часть солдат поняли, что дни русской вооруженной силы сочтены. Октябрьский переворот и проведение в жизнь выборного начала окончательно доконали армию, и, как таковая, Русская армия перестала существовать…
Румынский фронт, в состав которого входили 1-я, 6-я и 9-я русские армии, вследствие отдаленности от большевистских центров и смешанности своего состава, подвергался более медленному разложению, и, в то время, как на других фронтах части, уже пропитанные большевистской заразой почти все потеряли свой воинский облик и бурными потоками понеслись домой, по пути все сокрушая и уничтожая, русские войска Румынского фронта в массе своей продолжали подчиняться старым начальникам, сохраняли видимость воинских частей и занимали отведенные им боевые участки…
Во второй половине 1917 года декрет о демократизации армии, изданный центральной военной властью, докатился и до Румынского фронта. В связи с ним сложилась полная дискредитация начальника и, как результат этого, уже явный раскол между офицерством с одной стороны и солдатской массой – с другой. С каждым днем во многих частях солдаты становились все наглее. Появились различные, выходящие даже из рамок декрета, требования в отношении офицеров, явно задевающие их самолюбие. Во всех действиях солдат была видна определенная система и чувствовалось, что руководящие директивы исходили от «опытного, преступного дирижера».
Начав с предъявления требования о прекращении выдачи продуктов для офицерских собраний и о закрытии их, они перешли к настойчивым требованиям о полной отмене вестовых и стали выносить постановления о лишении офицеров жалования и отбора у них огнестрельного, а иногда и холодного оружия. Установив затем негласное наблюдение за «подозрительными» офицерами, они настояли, наконец, на проведении выборного начала.
Вполне естественно, что офицерство не могло признать выборного начала и примириться с ним, ибо оно отлично сознавало, что выборным началом армию не только не возродишь, но окончательно и надолго совершенно расстроишь. Офицерство ясно чувствовало, что большевикам выборное начало необходимо лишь как средство совершенно ликвидировать наличие в войсках опасного для них элемента, чтобы дать возможность этим деятелям интернационала захватить хотя бы часть армии в свои руки и использовать ее по их усмотрению. Начавшееся осуществление выборного начала доказало всю явную преступность его допущения даже для тех, кто еще надеялся на «разум русского солдата».
Многим от этих надежд пришлось немедленно отказаться, но было уже поздно: у власти, вместо свергнутых начальников, появились новые лица – прапорщики в роли командующих армиями (9-я армия – Г. П. Сафронов ), и крикуны-солдаты – в роли командиров частей. Офицеров боялись выбирать на должности даже ротных командиров и большей частью предлагали им должности писарей, а иногда и кашеваров. Были, конечно, и некоторые исключения, но на них можно смотреть, как на явление в то время чисто случайное. Вся роль явного большинства этих выборных начальников, как будто пользовавшихся доверием войск, велась к проведению в жизнь различных декретов советов и к «открытию глаз» солдатским массам на тех или иных офицеров, как на врагов народа, сеющих лишь смуту и контрреволюцию.
В результате появился явный раскол и среди офицеров: одни из них, не ожидая от армии, превращенной в звериную толпу, ничего хорошего, предпочитали немедленно уйти. Другие еще надеялись на что-то, решили, пока их не трогают, остаться и выжидать. Была и третья группа – явные предатели, почувствовавшие возможность быстрого выдвижения; беспринципные, готовые служить кому угодно и преклоняться перед всеми, лишь бы достигнуть личного своего благополучия…
Открыто не признавшие выборного начала стали разъезжаться из своих частей под различными предлогами. Офицеры и особенно врачи, еще оставшиеся в частях, и некоторые выборные начальники оказывали уезжающим помощь, снабжая их отпускными билетами, командировочными удостоверениями или эвакуационными свидетельствами. Часть офицеров вынуждена была просто бежать. Офицеры эти или разъезжались по домам, или задерживались в Яссах и других городах Румынского фронта, где, благодаря наличию румынских войск и их штабов, еще сохранялся порядок, и власть осуществляла свои функции.
Офицеры, также не признавшие выборное начало, но еще оставшиеся в частях (во многом благодаря своей нерешительности), все еще надеялись на сохранение фронта. В этих надеждах их поддерживали случайные вести из тыла, говорившие о подходе к войсковому района фронта то украинских, то мусульманских или польских частей, которые должны будут сменить войска на фронте, для отвода их в тыл и реорганизации. Были и такие, которые задерживались в частях в ожидании официальной демобилизации, чтобы получить право считать себя освобожденными от военной службы и дабы никто не мог бы в дальнейшем упрекнуть их в оставлении фронта. Но когда указанные выше надежды не оправдались и вместо присылки «моральной поддержки» офицеры увидели осуществление большевистского плана на Румынском фронте – бегство целых частей во главе с их выборными начальниками – они поняли, что надеяться больше не на что, и в свою очередь решили уйти».